Посиделки > Музпросвет
История звукозаписи. - Всё неизвестное о грампластинках...
Жулик:
* * *
Осталось разобраться, сколько же всего речей Ленина записали на пластинки?
У исследователей звуковой ленинианы единства нет. Не проясняет картину и знакомство с мемуарами тех, кто непосредственно занимался записями Ленина для граммофона. Тут что ни факт, то странность.
В 1924 году, в одной из первых публикаций после смерти Ленина, в журнале «Молодая гвардия» № 2 — 3, указано: «В течение трех лет (1919 — 1921) нам в Центропечати удалось записать тринадцать речей Владимира Ильича на граммофонные советские пластинки». Подчеркнем, тринадцать. Через три года в другом журнале («Издательское дело», №11) сообщается: «Около 15 речей Владимира Ильича нам удалось записать». Пятнадцать. Почему-то «около». Год спустя в сборнике «Ленин в зарисовках и воспоминаниях художников» появляется новое число — шестнадцать. Но уже в 1936 году в газете «Советское искусство» от 21 января количество речей, записанных Лениным на пластинку, вновь снижается до пятнадцати, теперь уже безоговорочно.
Во всей этой пестроте, источник которой один человек — заведующий Центропечатью, чувствовалась фигура умолчания. Ну, хорошо, при первой публикации не удалось произвести точного подсчета (хотя, что тут сложного?), но в чем причина дальнейших колебаний?
А если оставить все это и посмотреть на данные, которые хорошо известны: 1919 год — семь речей, 1920 — три, 1921 — пять. Значит, всего 15! Все? Но однажды заведующий Центропечатью упомянул в числе тех пластинок, что Ленин записал в 1920 году, выступление «О Советской власти». Шестнадцатая речь?
В 70-х годах версия о шестнадцатой речи снова всплыла на поверхность! Центральный Государственный архив звукозаписей СССР получил письмо от сына одного из сотрудников отдела граммофонной пропаганды Центропечати. В этом письме утверждается, что количество речей Ленина на пластинках равняется ровно шестнадцати. И среди них снова называется речь «О Советской власти».
Было ли так на самом деле? Архивные розыски позволили приподнять завесу.
3 марта 1924 года на заседании коллегии Наркомпроса был поставлен вопрос — «Об использовании записей речей товарища Ленина и других вождей революции». Обсуждение завершилось принятием постановления: «Немедленно снять копии со всех оригиналов записей речей тов. Ленина в количестве двух, с тем, чтобы один экземпляр хранить в институте тов. Ленина, а другой — в Архиве Октябрьской революции; оставить сами оригиналы для дальнейшего использования на фабрике».
Постановление это получили руководители существовавшего при Наркомпросе Музыкального треста, называемого Музпред (по-русски: «Объединение музыкальных предприятий»).
Через месяц с небольшим после получения директивы в правление Музпреда пришла бумага. Архивы сохранили этот документ. Страничка текста с несколькими подписями. Более шестидесяти лет она пролежала без движения. Бережно сохраняемая, даже не пожелтевшая, как положено, от времени, молчала, многое зная.
«Настоящим фабрика «Пятилетие Октября» доводит до Вашего сведения, что из произведенной записи тов. Ленина в 1920 году в Центропечати техником О.Г. Блеше в количестве 13 номеров, каковые поступили в дальнейшую обработку на фабрику, находящуюся на станции Апрелевка, вышло годными только 12 номеров.
По наведенным нами справкам у рабочих, работавших на фабрике в Апрелевке в 1920 году, тт. Каштанова И.А. и Хазикова Р.И., выяснилось, что во время процесса изготовления последнего первого оригинала на второй оригинал произошло повреждение контрзаписи вследствие большой проводимости тока, от чего контрзапись первого оригинала подгорела и пришла в негодность.
Объясняется это тем, что, вероятно, реостат был неисправен и пропускал ток больше нормального.
Директор-распорядитель Б. Ефимов.
Заведующий гальвано-пластическим отделом В. Кернер».
И ниже приписка: «Мы, нижеподписавшиеся Каштанов и Хазиков, все вышеизложенное относительно порчи оригиналов записи тов. Ленина своими подписями подтверждаем». И два автографа.
Но вот незадача: почему же на хранение в Институт В.И. Ленина (так назывался в 20-х годах Институт марксизма-ленинизма при ЦК КПСС) были переданы не 12, а только 11 оригиналов? Ведь двенадцатью оригиналами фабрика «Пятилетие Октября» в 1924 году располагала? Почему вторая часть речи «О работе для транспорта», означенная во всех грампластиночных каталогах 20-х годов, так и не поступила в институт?
Очевидно, и с этим оригиналом что-то произошло, но уже не в Апрелевке. Косвенный намек на какие-то сложности с ним содержится в письме председателя правления Музпреда заместителю наркома просвещения.
«Препровождая при сем отношение фабрики «Пятилетие Октября» от 14/IV-24 г. за № 666 по поводу тринадцатой записи речи тов. Ленина, — сказано в письме, — правление Музпреда считает необходимым указать, что повреждение указанной записи произошло еще в 1920 году, когда фабрика находилась в ведении Центропечати, и, таким образом, установить точную причину порчи и виновных не представляется возможным.
Одновременно сообщаем, что в целях сохранения оригиналов записей речей тов. Ленина нами заканчивается изготовление двух добавочных оригиналов, каковые будут препровождены Институту им. Ленина и в Музей Революции по одному экземпляру».
Это обещание не было выполнено, и два недостающих, «добавочных» оригинала (а были ли они?) так никогда и не попали к адресатам. Обнаружить их следы на фабрике никому не удалось.
Итог? В конце 1982 года фирма «Мелодия» выпустила альбом «В.И. Ленин. Речи, записанные на граммофонные пластинки в 1919—1921 гг.». Он включает лишь десять выступлений вождя у звукозаписывающего рупора.
Жулик:
Жулик:
КОРОТКИЙ ВЕК «СОВЕТСКОЙ ПЛАСТИНКИ»
«Советская пластинка» — самое удивительное создание в истории грамзаписи нашей страны. И вовce не оттого, что оно было первым. Необычным оказались сами принципы его построения. «Советская пластинка» — единственная с 1919 года до наших дней организация, в руках которой находилась вся граммофонная цепочка — от записи и изготовления дисков до способов доставки тому, кому они предназначались. И не только. «Советская пластинка» занималась также производством граммофонов граммофонных игл. И опять же доставкой их потребителю.
Доставка, правда, была особенной, в духе первых лет власти, объявившей все достояние республики народным и распределявшей все, что можно было распределять. «Советская пластинка» родилась как дочерний отдел Центропечати, которая с 28 января 1918 года, даты ее создания, учитывала, распределяла и распространяла всю печатную продукцию РСФСР. Таким образом, граммофонный иск с первых шагов новой власти приравняли к средствам пропаганды и информации, и в 1919 — 1921 годах (до введения нэпа) он стал не столько средством купли-продажи, сколько предметом бесплатного пользования.
Странно, но об этом отделе Центропечати немногочисленные историки советской пластинки ничего не сообщали. То ли оттого, что руководитель Центрального агентства ВЦИКа Б.Ф. Малкин был в конце 30-х годов репрессирован и объявлен «врагом народа», а такая акция, по понятиям тех лет, отбрасывала тень и на само учреждение, которое «враг» возглавлял, то ли просто не проявляли любопытства к интереснейшему этапу становления нашей грамзаписи.
Архивы сохранили до нынешних дней в неприкосновенности (увы! в буквальном смысле!) документы тех далеких лет, позволяющие восстановить прошлое.
Одним из первых в фонде Центропечати значится циркуляр, предназначенный для губернских и уездных отделений агентства.
«В начале января 1919 года, — сообщается в нем, — Центральным агентством ВЦИК «Центропечать» было приступлено к организации отдела граммофонной пропаганды «Советская пластинка».
Использование граммофона в целях государственной пропаганды коммунизма среди широких пролетарских масс Советской Республики является насущной потребностью переживаемого исторического времени. В задачу этого нового отдела входит главным образом специальная запись речей выдающихся политических ораторов, наигрывание новых революционных гимнов, песен, оркестровых и сольных музыкальных произведений, запись поэтических произведений пролетарских поэтов и писателей и т.д. и распространение всех этих записей в окопах для Красной Армии, глухих углах провинции и других местах, лишенных до сих пор живого, нового слова; причем широкое и успешное распространение граммофонов и пластинок к ним с речами вождей пролетарской революции и коммунизма в особенности важно, приняв во внимание сравнительно большой процент неграмотного населения».
За теоретической частью следовала практическая: циркуляр предписывал приступить к немедленной организации на местах подотделов граммофонной пропаганды. При этом для создания материальной базы центральное руководство рекомендовало без проволочек реквизировать в частных магазинах пластинки, граммофоны, а заодно и запасные части к ним. И действовать, действовать, действовать.
«В условиях переживаемого момента распространяемые граммофонные пластинки ни в коем случае не могут служить целям развлечения и забавы, — предупреждал другой циркуляр. — Если бы на этой почве у наших агентов возникли бы какие бы то ни было недоразумения с местными советскими работниками, отдел на нервом же телеграфном заявлении об этом своего агента окажет ему немедленную и всемерную поддержку».
Пожалуй, здесь впервые проявились требования, с которыми не раз придется столкнуться в дальнейшем: «ни в коем случае» не использовать пластинки для отдыха и развлечения. Ссылка на момент — тяжелейший 1919 год — мало что оправдывает. В истории нашей страны трудностей всегда хватало. Обремененные серьезностью миссии, выпавшей на их долю, работники «Советской пластинки» встали на путь директирования и дали первый образец начальственной категоричности, посчитав себя вправе решать, что «массам» надо, а что противопоказано.
Конечно, и подписавшему циркуляр заведующему отделом «Советская пластинка» Ф. Дивавину, как и руководителю секции советской пропаганды А. Брон-Штэну, работать в условиях военной Москвы, полуголодной, с остановившимися и растаскиваемыми по частям предприятиями, острой нехваткой топлива, было очень не просто.
С огромным трудом (помогли старые партийные связи Б.Ф. Малкина) «Советской пластинке» удалось выбить подержанный автомобиль — несмотря на бесчисленные поломки и кустарный ремонт, он протянул до 1921 года и фигурировал в отчетах отдела как единственный механический вид транспорта. Машина марки «Бенц» типа лимузин — с открывающимся верхом — разъезжала по тряским улицам Москвы, украшенная по бортам кумачовыми плакатами, с гордо возвышавшимся над кузовом граммофонным тюльпаном. Она останавливалась на площадях, у платформ, откуда отправлялись красноармейцы на фронт, и две дамы в шляпах с широкими полями (дам запечатлела редкая фотография той поры), накручивая поочередно ручку граммофона, сменяли одну пластинку за другой.
Жулик:
В столице (и не только в ней) пластинками снабжались агитпункты, которые удалось оснастить граммофонами — на вокзалах, крупнейших фабриках и заводах. Только за вторую половину 1919 года «Советская пластинка», судя, но официальному документу, затратила на перевозку пластинок со станции Апрелевка Наро-Фоминского уезда и отправку их на места около полутора миллионов рублей. Почти такая же сумма ушла и на «бесплатную раздачу в целях агитации на съездах и тому подобному, по устройству демонстрации пластинок».
На губернских и уездных агентов делалась главная ставка. Что заставляло их идти на лишения, трястись в вагонах, тащить на себе пластинки и граммофон, мерзнуть на платформах, мокнуть под дождем, собирать народ для прослушивания? Уж, конечно, не заработки, весьма маленькие. В большинстве своем агенты граммофонной пропаганды были очень молоды, малообразованны, но все верили в важность своей работы.
Единственная их льгота — освобождение от воинской повинности, но работали они во фронтовых условиях, где бы ни находились. Каждый из них снабжался мандатом.
Без мандата в ту пору шага не сделать! «Настоящим удостоверяется, что ломовой извозчик Ширкин Василий Михайлович со своей одной лошадью обслуживает транспорт Центропечати и поэтому сено для означенной лошади, как в пути, так и на складе реквизиции не подлежит. Январь, 2 дня, 1920 года». Или вот выданное в том же январе удостоверение заведующему киоском на станции Москва Казанской железной дороги М.А. Андрееву «в том, что он не может явиться к выполнению снеговой повинности по очистке снега, как в праздники, так и в будничные дни».
Впрочем, порой, по свидетельству тех же мандатов, сотрудникам Центропечати приходилось выполнять работу, далеко не связанную с их обязанностями. Документ, выданный заведующему вагон-киоском Г.М. Михайлову, обязывал его «получить из Тульского артиллерийского склада нижеследующее оружие: 20 винтовок, 1000 патронов к ним, 10 револьверов и 140 патронов к ним».
Не знаю, стоит ли сегодня называть сотрудников Центропечати «армией», или это только наименование, бывшее в ходу тогда, когда вся агитация приравнивалась к войне на идеологическом фронте? Цифры 1919 года говорят, что армия эта была нестоль малочисленна: команда разъездных агентов 302 человека, уездных агентов — 2450, работников агитпунктов (но два на каждый) — 540.
А.Я. Брон-Штэн, возглавивший в 1920 году «Советскую пластинку», писал: «Любопытно, что многие из видных товарищей отнеслись поначалу весьма скептически к новому виду пропаганды и лишь после того, как Владимир Ильич записался, поспешили записаться тт. Троцкий, Калинин, Зиновьев, Семашко, Каменев, Коллонтай, Луначарский, Подвойский и др.».
Заведующий отделом рассказал об эпизоде, случившемся во время одного из сеансов записи Ленина на пластинку:
«...Особенно упорствовал, не желал записываться, ныне покойный Феликс Эдмундович Дзержинский. «Ну, какой я оратор, чтобы говорить для масс», — повторял, оправдываясь, Феликс Эдмундович.
Этого не удалось скрыть перед всем интересовавшимся Владимиром Ильичем. Выслушав меня, он заметил: «А вы его вызовите сейчас же к телефону и скажите, что я его арестую, если он не запишется».
Это была угроза самому председателю ВЧК.
Я слово в слово повторил по телефону сказанное Владимиром Ильичем. На это Феликс Эдмундович ответил: «Я, товарищ, не оратор, но если мне угрожает арест, то заеду... Так, прошу, и успокойте товарища Ленина».
В рубрику «Революционный репертуар» Каталог граммофонных пластинок, изданный в 1924 году, включает и поэтические записи, сделанные Центропечатью.
Первым из литераторов был Владимир Кириллов — тот самый «симпатичный пролетарский поэт», о котором упоминала А. Коллонтай в своем дневнике 1919 года. После победы Октября Кириллов активно сотрудничал в Пролеткульте, его декабрьское, 1917 года стихотворение воспринималось как лозунг далеко не мирной организации: «Во имя нашего Завтра — сожжем Рафаэля, разрушим музей, растопчем искусства цветы».
Участие стихотворцев в грамзаписи было эпизодическим. Исключение здесь одно — Демьян Бедный — фигура в те годы известная, самая почитаемая: его басни, стихотворные отклики на актуальные события появлялись порой, чуть ли не ежедневно на страницах «Правды». Как ни удивительно, но Бедному выпала честь первым запеть на советских дисках! Рядом со стихотворением «Дедушка» появились в собственном исполнении его частушки «Эхма» и злободневные куплеты «Халтура», рядом с мелодекламацией «Благословение труда» — одна из первых советских песен «Как родная меня мать провожала». И тут же «Поповская камаринская», «Сударь-барин» — басни, песни, частушки, по сегодняшним меркам грубоватые не только для «изнеженного уха», но тогда заставлявшие слушателя подхохатывать, заучивать их наизусть и распевать.
В каталоге, на который мы ссылались, к рубрике «Революционный репертуар» отнесен и раздел «Пение и хор».
На одном из первых музыкальных дисков Центропечать записала, конечно, «Интернационал» - единственный в ту пору гимн и коммунистов, и государства. Пластинка эта сохранилась в архиве Всесоюзной студии грамзаписи. Ставишь ее на старый граммофон, и сквозь шипение доносится очень немолодой голос:
— «Интернационал». Исполняет хор «Советская пластинка».
Поет хор под рояль, нестройно, но с воодушевлением. На третьем куплете сторона пластинки кончается. Переворачиваешь — тот же голос:
— «Интернационал». Вторая половина!
Не знаю, много ли сделал этот коллектив, стал ли он «фирменным», как это было в дореволюционных компаниях, но, судя по всему, энтузиасты первой записи «Интернационала» в профессионалов так и не превратились.
Жулик:
«Советская пластинка» приглашала в свою студию и довольно известных исполнителей, использовав их в новом качестве. Одни называли это «перековкой», другие — приспособленчеством.
Быть может, самый яркий здесь пример — хор Ивана Ивановича Юхова, высокопрофессиональный коллектив, записавший на фирме «Граммофон» немало религиозных песнопений и распевов. На «Советской пластинке» этот хор преобразился — спел «Марш комсомольцев» (авторы неизвестны), революционную песню «Вы жертвою пали», «Песню Коммуны» Матюшина и шопеновский «Похоронный марш». Впоследствии коллектив Юхова с успехом работал в оперетте, выступал с Госджазом СССР под управлением Виктора Кнушевицкого — это он спел блантеровский шлягер «На аллеях Центрального парка».
Но, пожалуй, наибольшие симпатии центропечатьевцев вызвало трио баянистов Рахоло, Боровкин и Новожилов, мастеров на все руки. За два сеанса они сыграли на баянах более десятка номеров: тут «Смело, товарищи, в ногу» и польки «Смех» и «Пчелка», народные «Барыня», «Саратовские переборы», «Наурская лезгинка» и танцы городских окраин (скорее всего одесских) «Семь сорок» и «Милаша-молдаванка» .
Вопреки своим категоричным декларациям отдел граммофонной пропаганды вдруг решил своих слушателей развлечь. На помощь призвали танцы и — трудно выговорить — оперетту, уже заклеймленную ортодоксами как яркое порождение разлагающейся буржуазной культуры. Представить было просто невозможно, что из рупоров контрагентов и демонстраторов польется: «Много женщин нас чарует» и «О, Баядера, раб я твой!», когда в школах твердили «рабы не мы», а женщин Востока призывали снять чадру. Но это случилось — «Советская пластинка» сделала первый шаг в истории нашей грамзаписи по освоению «Кальманианы», проявив невиданную оперативность: и «Сильва», и «Баядерка», с ариями из которых выступил Митрофан Днепров, восходящая звезда Московской оперетты, только начинали завоевывать популярность. Диски с волшебными, из другого мира мелодиями Эммериха Кальмана отразили последний крик моды.
В танцах «Советская пластинка» проявила осторожность и постаралась избежать непроверенных новейших ритмов: записали польку «Блондинка», венгерку, лезгинку бальную, матлот, фанданго и падеспань (музыка последних четырех танцев Цармана). Играл традиционный духовой оркестр малого состава.
К сожалению, «лучшие образцы музыкального творчества», к популяризации которых призывала в своих инструкциях «Советская пластинка», в ее каталоге отсутствуют. Не располагая ни финансовыми, ни техническими возможностями (работа шла в наспех переоборудованном под студию номере 272 в бывшей гостинице по Тверской), сотрудники отдела не записали ни одного произведения оперной, симфонической или камерной классики. Для граммофонной пропаганды они пользовались дореволюционными пластинками, перешедшими в их владение со складов Апрелевки, фабрики братьев Пате и той, что была на Щипке, близ Серпуховки, вместе с этими предприятиями.
Поскольку наш рассказ о «Советской пластинке» движется к концу, надо сказать и о ее владениях. Тем более что приходится только удивляться, сколько домыслов допущено здесь — и от тех, кто касается истории грамзаписи «мимоходом», и от тех, кто клянется пластинке в любви. Чего только не сочинено: Апрелевка, мол, вообще сразу после революции закрылась и не работала, кто говорит восемь, кто — десять лет пластинки Центропечати прессовались в Москве, на Бахметьевке, в цехах Пате, да и то от случая к случаю. Откуда такая информация и подобная ей, установить трудно, ибо документальные источники дают совсем другие сведения.
Самый блистательный лозунг — «Социализм — это учет!». Если бы только он не повторялся с трибун и в прессе, когда надо и не надо, а воплощался в конкретные дела.
Поначалу все было превосходно. Центральное статистическое управление РСФСР уже в 1919 году послало в Апрелевку бланки строгой отчетности, которые фабрика, заполнив, ежемесячно направляла в так называемый отдел текущей промышленной статистики. Вот один из таких бланков:
«Июль 1919 года. Фабрика «Советская пластинка» Центрального агентства ВЦИК (бывший торговый дом Молль, Кибарт и К°), станция Апрелевка МКВ ж/д. (железная дорога часто меняла свое название, в 1919-м ее именовали «Московско-Киевско-Воронежской » ).
К 1 числу месяца в заведении и на складах имелось 49 335 пластинок. Изготовлено за июль — 2400 штук. Отправлено в Центропечать — 20 100. Остаток — 29 280 (часть пластинок ушла в брак)».
Ну, а Бахметьевка? Может быть, и она тоже выпускала диски?
Есть нечто настораживающее в том, что это когда-то крупное предприятие официально называлось «бывшей фабрикой бр. Пате». Ведь любое работающее производство или учреждение немедленно получало в духе времени новое наименование. В те годы это означало начало иной жизни: Останкинская прядильня стала прядильней «Пролетарская отрада», бывшая фабрика Кузнецова — Ленинской фарфоровой фабрикой, созданные до 1917 года ясли при бывшей Каштановской фабрике — яслями «Плоды Революции» и т.д.
В бланках, направляемых в ЦСУ, сообщалось, что фабрика бывшей генеральной компании братьев Пате, находящаяся в распоряжении отдела «Советская пластинка», работала только частично. Год спустя Бахметьевка совсем захирела, выпуская один-два граммофона в месяц, а в июне и это производство прекратилось. Попытки как-то поддержать чуть теплящуюся жизнь к успеху не привели: выпустив в декабре 1921 года один (!) граммофон, фабрика остановилась.
Документы дают сведения и о третьем московском грампластиночном предприятии — фабрике акционерного общества «Граммофон», находившейся в Первом Щиповском переулке, в доме 12/14. Она «закрылась с 1917 года за отсутствием владельца».
Нэп поставил вопрос о дальнейшей судьбе Центропечати. Работать так, как прежде, было невозможно: принципы «разверстки» вошли в противоречие с новыми методами хозяйствования. Приходилось искать пути реорганизации.
А тут в мае 1921 года ЦК РКП (б) принимает решение отозвать Б.Ф. Малкина с поста заведующего агентством. В коллективе Центропечати это вызвало бурю — собрания, резолюции, петиции. Но назначения нового руководителя так и не произошло. Комиссия ВЦИК по пересмотру учреждений РСФСР своим решением от 8 ноября 1921 года упразднила Центропечать вообще. Отдел «Советская пластинка» передали Главполитпросвету Наркомпроса, где он попал в непосредственное подчинение Госпросснабу (Государственному управлению по снабжению школьно-просветительским имуществом). Но дни знаменитого отдела были сочтены.
Навигация
Перейти к полной версии